«Сегодня человек — предприниматель, а жизнь бизнес-проект. Отсюда популярность позитива»

Социолог Полина Аронсое рассказала Reminder о том, почему люди так боятся любить и изменил ли 2020 год что-то в этом вопросе. Главное — в материале DK.RU.

— Что мы действительно можем, так это сопоставлять Россию с другими развитыми странами, в которых режим чувствования, который социологи называют «эмоциональным капитализмом», установился раньше. Основная черта эмоционального капитализма — коммодификация чувств, то есть проникновение логики экономической эффективности в сферу эмоционального. Эмоции и переживания в этой перспективе являются капиталом, которым следует управлять и с которого следует получать выгоду.

Такой подход к чувствам — одна из составляющих неолиберального представления о человеке как о частном предпринимателе, управляющем своей жизнью как бизнес-проектом. Отсюда и невероятная популярность позитивного мышления: достаточно верить в себя, и все получится, а если что-то пошло не так, то «никто никому ничего не должен». Сегодня в этой борьбе зачастую оказывается утраченной идея общего блага: речь идет исключительно о благах для конкретной группы или конкретного человека. Социал-демократическая картина мира претерпевает кризис, и это характерно не только для России, но и для всего развитого мира.

Все, что мы наблюдали в 2020 году: Black Lives Matter, cancel culture, разговоры про сексуальный харассмент и абьюз, взорвавшийся просто феминизм, — это в том числе и попытки переосмыслить идею общего блага. Очень долго под общим благом понимался общественный идеал, придуманный белыми западными мужчинами, но к сегодняшнему дню это представление себя дискредитировало. Поэтому разные группы и разные люди начинают искать новые формы солидарности. Пандемия тоже заставила нас задуматься: что же такое солидарность? Мытье рук и ношение масок — или это еще что-то?

Недавно, например, Ozon опубликовал список бестселлеров. В пятерке — Михаил Лабковский, Марк Мэнсон с идеей здорового пофигизма, «Пиши и сокращай», а ровно в середине — Людмила Петрановская с книгой про привязанность в жизни ребенка. Получается такой сэндвич.

Сверху — две книги про отказ от привязанностей и обязательств, гимн идее «никто никому ничего не должен», человек должен быть абсолютно суверенен и автономен. Снизу — «Пиши и сокращай», которая на первый взгляд учит писать хорошие информационные тексты, но на более глубоком уровне предлагает отказаться от привязанности к своему тексту и превратить письмо в механический, лишенный всяких эмоций процесс. А между ними зажата в тиски идея детской привязанности. Это хорошо отражает то, как сегодня строится личностный идеал: мы видим себя как субъекта, которому необходимо поставить себя в рамки абсолютной автономности, внушить себе необходимость быть полностью суверенными. Привязанность — это для детей, а для взрослых есть джунгли, где выживает сильнейший и где не на кого положиться.

Однако при этом мы видим, что параллельно мобилизуются разные формы заботы о других: волонтерство и гражданское общество — всевозможные экологические, феминистские, урбанистические проекты, помощь бездомным, инвалидам и так далее. Думаю, наша потребность в привязанности и солидарности выражается в этих социально одобряемых формах. А между двумя взрослыми субъектами проявить ее страшно, потому что все мы все боимся того, что поп-психологи ошибочно называют «созависимостью» — то есть банальной потребности друг в друге, в одобрении со стороны другого человека, в помощи, во внимании к себе.

Идея про личные границы широко растиражирована и, как мне кажется, истолкована очень однобоко: чтобы быть успешным, надо обязательно поставить вышки, ввести войска, пограничников с Мухтаром, и пусть никто не посмеет тебя тронуть. Эта оборонительная позиция в чем-то очень напоминает политическое мышление российской власти.

Лично я для себя предпочитаю думать не столько о личных границах, сколько о личной территории: а что там внутри, а как там должно быть хорошо, а как сделать это место более обжитым, более комфортным, более приятным, более, может быть, открытым для других. Речь идет уже не столько об обороне и защите этой территории от воображаемых или реальных врагов, а о том, как на этой территории удобнее находиться, жить, кому ее открывать, а кому, может быть, не всегда открывать. Хорошие психологи, когда речь заходит о границах, говорят именно о том, что там внутри. Но в публичном дискурсе, в поп-психологии все это заканчивается господином Лабковским с идеей, что состоявшейся женщине никто не нужен: она никогда не просит помощи, не идет на компромиссы, и вообще ее главная задача — быть абсолютно суверенной. А для чего? А чего я хочу этим добиться? Что дальше-то будет, что хорошего? Тут ответа нет. Просто так удобнее, так вроде бы правильнее.

Дейтинговые приложения как продукт точно никуда не денутся: они отвечают потребностям современного горожанина, который часто переезжает, часто меняет место работы и место учебы. Кроме того, для него идея завязывать отношения в профессиональной среде уже совсем не такая самоочевидная, как для наших родителей: сегодня мы много задумываемся о том, что отношения на работе могут оказаться харассментом. Так область сексуального все больше выводится из области социального. Потому нам действительно нужен инструмент, позволяющий решить проблему поиска партнера. Но Tinder — очень лобовой, кондовый, он превращает романтическое приключение в бесконечные собеседования, целую сложную форму занятости, такой отдельный род деятельности.

Читайте также: «Ребенок будет испытывать страх и стремиться к абьюзерам». Что не так в контроле родителей