«Наше пространство не описано и не освоено. Мы даже не знаем, сколько народа в стране»

Ощущение, что в России все плохо, появляется из-за незнания страны, нежелания ее знать и негативизма по отношению к ней, считает Симон Кордонский, научный руководитель Фонда поддержки социальных исследований «Хамовники». Данные Росстата расходятся даже с подсчетами региональных властей. Это вторая часть лекции г-на Кордонского о сословном устройстве России, первую часть можно прочитать здесь.  

Непознанность России

Наше пространство не описано и не освоено. Есть радиальные дороги, а между ними, уже на расстоянии 20 км от Москвы, — пустоши. Когда мы исследовали разные секты, в том числе анастасийцев, то в радиусе 100 км от столицы насчитали 40 незарегистрированных поселений, без официальной власти и почтового адреса.

Два наших студента сплавились по реке Мезень и описали такие безвластные поселения. Жизнь в них сильно зависит от численности населения, но при достижении определенного числа жителей они могут жить и без денег, на обмене. Представьте село без названия, магазина и электросети — все работает на генераторах. Транспортная доступность — три-четыре месяца в году. Люди там живут лесом, с промысла пушнины, рыбы. Свои проблемы они решают сами. 

Эта натуральная жизнь не является предметом интереса исследователей. Мы работали на Алтае, в районе, который граничит с Казахстаном и республикой Алтай. Там есть специфические породы крупного рогатого скота и лошадей, которые сами добывают себе корм под снегом и почти не требуют заготовки сена. На большую семью выращивается два-три табуна, и их перегоняют в Казахстан на мясокомбинаты — граница длиной в несколько километрах почти не охраняется. Полученных денег хватает на содержание семьи и учебу детей в Барнауле. 

По официальным данным, в том районе живет 10 тыс. человек. А когда вводили талоны на питание в 1992 г., то глава администрации рассказал, что сразу стало 14 тыс. человек. Сейчас по переписи там живет 12 тыс. человек, а сколько реально — непонятно. Это результаты одного нашего исследования, в ходе которого мы пытались проверить, как формируется первичная статистика, которой пользуется государство. И пошли по домам в поселениях с численностью до 50 тыс. человек. Выяснилось, что данные Росстата разнятся от подсчетов самих властей: население там больше на 10-15%. 

То есть мы даже не знаем, сколько народу в стране — такие исследования были во многих муниципалитетах и в разных регионах, и везде одно и то же. 

Дело в том, что у нас подушевое финансирование, и объем ресурсов, который распределяется региональным центром в муниципалитеты, зависит от численности населения. Естественно, федералы заинтересованы в том, чтобы приуменьшить численность и, соответственно, уменьшить бюджетирование. Это особая проблема. Вполне возможно, что у нас живет 160 млн человек. Кто из вас (обращается к аудитории) переписывался в 2010 г.? 10 человек из примерно 40 присутствующих? И это в большом городе. Поражает уровень незнания нашей страны, нежелание знать, как она устроена, и негативизм к по отношению к ней. 

Как рождается этот негативизм? Сидят люди на уровне районных администраций, которым нужно получить бюджетные ресурсы на будущий год. Получить ресурсы можно только для нейтрализации каких-либо угроз. Например, безработица. Сколько ни езжу по стране, я не видел реальных безработных. Нету их! По официальной статистике, безработных 6%, но в отчетах районных администраций цифра достигает 15–20%, и это уже — угроза социальной стабильности и обоснование существования соответствующего министерства. Деньги из бюджета идут на нейтрализацию угрозы безработицы, которой нет. Реально люди заняты. Те же скотоводы на Алтае — разве они безработные?

Люди снизу пишут бумажки: дайте деньги на борьбу с безработицей. В региональной администрации их обрабатывают и пересылают наверх. У человека, который там их читает, возникает ощущение, что в стране все плохо. Он же не знает происхождения этих цифр, что чиновникам просто нужны бабки. 

Неясность власти

Непонятно, сколько субъектов власти сейчас, и где она. У кого власть в вашей области? У госслужащих, чекистов, бандитов? А смотрящий по области? Он — власть, с которой нужно считаться и договариваться. А налоговик? Однажды мы были в экспедиции в Новосибирске и нам удалось разговорить местного налоговика. Он в деталях рассказал, как живет и собирает налоги: у него большая власть, но не прямая, а опосредованная, поскольку он работает для достижения компромисса между людьми, которые имеют ресурсы, и людьми, которые хотят их изъять. 

Когда во власть приходит идеалистически настроенный человек со стороны, начитавшийся переводных книжек про управление и рынок, то он часто предлагает сломать систему, провести реформу. Если ему повезет, он просто тихо уйдет с поста, а если нет — пойдет по этапу, потому что наткнется на реальную власть, хоть и не персонифицированную.

Государство работает для достижения распределительной социальной справедливости. И с его точки зрения угрозу представляет не чиновник, которого поймали на многомиллионной взятке, а люди, которые тащат по мелочи. Это другая логика, нерыночная, но естественная для распределяющего государства. 

Формирование сословий и сословного самосознания — долгий процесс, который никак не укладывается в 20 лет. Он занимает два-три поколения. Проживет ли столько страна с такой сословной структурой, я не знаю.  

Сейчас в России есть институты гражданского общества служивых людей. Когда в любой муниципалитет приезжает, например, новый прокурор, ему нужно, чтобы жена работала, дети учились, чтобы был землеотвод под особняк — все это находится в компетенции муниципалитета. Естественно, возникают горизонтальные отношения между представителями всех служилых сословий. Они оформляются в институты (не организации) гражданского общества: рестораны, бани, рыбалки, спорт, приходы, совместные прогулки по вечерам, где люди решают проблемы. Этот мощнейший институт, низовой механизм согласования интересов представителей всех сословий на данной территории. 

Народная система здравоохранения

Сегодня в здравоохранении государство уходит с нижних уровней иерархии. Муниципальное здравоохранение передали на региональный уровень. Но людям же надо лечиться, поэтому за последние 10 лет возникла система неформального здравоохранения. Если вы при покупке лекарств в аптеке прислушивались к разговорам в очереди, то там говорят о диагностике, лечении, подборе лекарств и разных консультациях. То есть аптеки у нас — полноценный элемент неформальной системы здравоохранения.

К тому же почти нет поселений, в которых не было бы знахаря или знахарки. На Алтае мы видели знахарку, к которой ездят из Новосибирска, за 800 км. До 60% людей в поселениях меньше, чем 100 тыс. человек, вообще не обращаются в систему государственного здравоохранения, а лечатся сами. Причем эта неформальная система очень интересно устроена. Там есть внутренняя система коммуникаций: есть газета ЗОЖ, в которой тиражируются рецепты, есть свои телевизионные передачи, где рассказывают, что и как нужно лечить. Есть всевозможные фитнес- и йога-центры. Люди формируют свою систему здравоохранения, независимую от государства.

Проблема российской социологии

Социологи очень далеки от реального знания о стране. Мне кажется, нужно исходить из того, что наша страна не описана вообще. В России когда-то была глубокая традиция описания: российские офицеры 19-го — начала 20 века ездили по миру и писали свои донесения в Генштаб: Пржевальский, Семенов Тянь-Шанский, Козлов... В 1970-х гг. в издательстве «Восточная литература» издавали полевые дневники таких офицеров, они фантастически интересны. Этого описательного знания хватало имперскому Генштабу для принятия решений. Сейчас ничего подобного нет.

В чем проблема современных социологических исследований, которые проводят крупные компании? Они исходят из того, что единственные методы исследования — опросы и фокус-группы. Но люди в России столетиями приучены говорить одно, делать другое, а говорить третье.

Задавая им вопросы, на каком языке вы это делаете? Сама структура языка очень специфична. Чтобы нормально существовать, российский человек должен умело сочетать все три диалекта нашего «великого и могучего»: мат, официальный деревянный язык и язык истины, то есть отрицания официоза. 

Когда социологи проводят исследования, то убирают мат и высказывания на диалекте истины из ответов — а без них результаты невразумительны. Сейчас Дмитрий Рогозин из РАНХиГС занимается исследованием интервьюеров, потому что там и сосредоточено настоящее знание. Оказывается, то, что идет в отчеты, имеет весьма слабое отношение к реальным процессам в стране. 

Я считаю, что российская социология, которая когда-то начиналась как нормальная наука в 1970-е годы, была ликвидирована подачками Сороса и переходом на чисто анкетные методы исследования. В России социологические исследования — это необходимый элемент политической машины, не более того. Знание о стране и людях они не обогащают.

Записал Андрей Пермяков / DK.RU.