Владимир Фролов: Родители никогда не считали меня успешным

Владимир Фролов,

 совладелец банка «Северная казна»

 

Я потерял своих родителей, потому что они не захотели принять от меня помощь. И отец и мать умерли от заболеваний, которые не были смертельными даже в те времена. Это промежуточное поколение людей, не всегда умеющих построить отношения с родителями и детьми. Моя бабушка была сбалансированным и счастливым человеком, я и мои ровесники – тоже. А поколение моих родителей металось между теми ценностями, которые в них вкладывали в семье, и теми, что навязывало общество. Когда умер Сталин, моя бабушка радовалась и костерила его матом на чем свет стоит, а мама плакала навзрыд, хотя в партии никогда не состояла.

 

Наша семья распалась, когда мне было полтора года. Мы жили в Энгельсе Саратовской области, и мама хотела уехать на Урал, но прежде предстояло пройти длительную процедуру увольнения. Все было очень строго в те сталинские времена. Мама рассказывала, как однажды проснулась чуть позже обычного и сильно перепугалась, что за опоздание ее упекут в места не столь отдаленные, – прибежала на работу в одной комбинации, забыв надеть платье под пальто. Поэтому на Урал первыми поехали я и бабушка. Ехали мы чрезвычайно сложно: сначала по Волге на корабле, потом пересели на поезд. Удивительное дело, но я помню себя в полтора года. Помню ехавшего с нами капитана дальнего плавания, который показывал мне фокус с шариком. Моя бабушка сдуру сказала, якобы я – ее сын. Та чета была бездетна и стала уговаривать отдать меня им, но бабушка отказалась. На какой-то станции они просто украли меня и вышли с поезда, но бабушка успела их догнать.

 

Иногда думаю, как сложилась бы моя судьба, если бы семье капитана удалось меня украсть. Все было бы другим. А так мы стали жить в пригороде Красноуральска, поселке Кушайка. Я там дружил с мальчиком, чей брат пас коров и каждый вечер приносил нам по банке ягод. Однажды мы, как обычно, его встретили, и вдруг на меня кинулся бык. Я был еще маленьким – мне исполнилось пять лет – и попал быку между рогов. Остался жив, но испугался до такой степени, что перестал говорить. Там, где мы жили, меня вылечить не могли, и мы поехали в Свердловск. От лечения за десять дней маминого отпуска проку, конечно, не было, но профессор попросил оставить меня в Свердловске, и я жил в его доме почти год. Мне запомнилось, как он садился напротив меня на пол, мы катали друг другу мяч и пели песенку. Ему удалось меня вылечить, хотя в первом классе меня никогда не спрашивали – я еще тогда с трудом говорил. А потом уже больше имитировал – мне нравилось, что все привыкли к моему заиканию и не заставляли читать вслух. Как оказалось, именно мое заикание стало причиной того, что я не видел отца больше тридцати лет.

 

Я считал неприличным искать отца, пока жив отчим. Было предательством побежать на поиски человека, который меня бросил, в то время как отчим посвятил моему воспитанию свою жизнь. Когда он умер, мне было уже за тридцать. Я посчитал, что теперь имею моральное право интересоваться судьбой отца, и пошел в горсправку. Все было очень просто, ведь я знал, что у нас разные фамилии. В моем свидетельстве о рождении была указана отцовская фамилия Макаров, но затем мама абсолютно незаконно дала мне фамилию отчима – Фролов. Позднее я оформил ее официально, потому что привык к ней. Когда узнал, где живет отец, написал ему письмо в Алма-Ату. Вскоре оно мне вернулось с подписью «здесь такой не проживает». Прошло года два-три, я получил письмо от отца, где он написал, что хотел бы увидеться со мной. Мы встретились в Свердловске. Я сразу узнал его при встрече – мне было известно, что он хромает. Он спросил меня: «Ну, как? Жизнь тяжело складывается?» – «Легко». – «У тебя есть проблемы?» – «Никаких». – «А школу ты закончил?» – «Конечно». – «В институт-то не поступал?» – «Поступал и закончил». – «А сейчас где?» Я рассказал, что работаю в Физико-техническом институте, защитил не только кандидатскую, но и докторскую. Отец никак не прокомментировал услышанное, но я видел, что у него был шок. Потом он решил рассказать мне правду.

 

Оказалось, отец получил мое первое письмо и лично написал на конверте, что адресат выбыл. Он сделал это потому, что считал меня умственно отсталым. Когда я был еще ребенком, он писал нашей соседке и спрашивал про меня. Та ответила, что сын, видимо, идиот, потому что в свои пять лет до сих пор не научился говорить. Отец сказал, что тогда поставил на мне крест и решил для себя: такого сына для него нет. Он и на письмо решил не отвечать, боясь, что я, жалкий и убогий, буду вымогать у него деньги. Понятно, что, когда его сын оказался преуспевающим ученым, профессором, он был растерян. Я не стал его ни в чем обвинять. Для того чтобы признаться в том, что он считал меня вымогателем и идиотом, а не выдумывать гладкую историю, требуется мужество. И оно у моего отца было. Кроме того, он ведь все-таки решил встретиться со мной. У меня в жизни было множество ситуаций, когда я мог оказаться на том свете. В четыре года, например, тонул и пережил клиническую смерть – меня еле откачали. Так что я многие вещи воспринимаю спокойно. Хотя мне не понятно, как, имея всего одного ребенка, можно тридцать лет не испытывать желания встретиться с ним. Возможно, боялся, что новый муж моей мамы выставит его на улицу. Но я бы не сказал, что это была его гордыня. Скорее его страхи.

 

Ничего судьбоносного тогда он мне не сказал. Картину мира встреча с отцом не перевернула. У нас было обычное бытовое общение. Он рассказал, что преподает в вузе. Отец считал свою жизнь не сложившейся из-за того, что так и не получил ученую степень – у него был на этом пунктик. Для меня самым главным стало то, что я узнал о родственниках по отцовской линии. Оказалось, наш род по мужской линии из казаков и один из предков как-то взял в полон турчанку, привез ее на Терек и сделал своей женой. Мой сын, отправляясь в отпуск в Турцию, даже шутил, что едет на свою историческую родину.

 

С момента встречи с отцом и до его смерти прошло всего два месяца. Это была середина 80‑х, когда из Казахстана русские массово уезжали в Россию, а евреи – в Израиль. Квалифицированных врачей в Казахстане практически не осталось. Я предложил ему приехать в Екатеринбург, где у меня было достаточно знакомых, чтобы договориться об операции. Он тогда сказал мне: «Думаешь, у тебя у одного связи есть? Думаешь, я ничего не значу в этом мире?» Это была его ошибка. Он почувствовал себя плохо, его положили в местную больницу, а меня в это время срочно вызвали на работу. Я уехал, его в мое отсутствие прооперировал молодой парень – разрезал, зашил, и на следующий день отец умер. Мне не сообщили о смерти отца, я узнал об этом случайно. Его сосед по телефону успокоил меня, сказав, что с отцом все в порядке. Но мне показалось отчего-то, что он говорит не очень искренне. Я позвонил сиделке: «Как дела у отца?» – «Какие дела могут быть? Он умер». Я помню, как всю ночь добирался, пересаживаясь с одного самолета на другой, который приближал бы меня к Алма-Ате. Вранье соседа было легко объяснимым – он почистил дом отца и забрал приемник, телевизор, какие-то вещи. Так закончилось наше знакомство с отцом. Самое главное, что на похороны я успел.

 

Нельзя сказать, что я любил отца – я мало его знал. А мама была очень талантливым человеком, но с ней приходилось тяжело. Она умело строила отношения. Когда в Новосибирске умер ее младший брат и мама узнала, что если бы в его квартире была прописана моя бабушка, то получала бы пенсию, за три часа в незнакомом городе смогла устроить прописку. Я спрашивал ее: «Как тебе удалось? Денег заплатила?» – «Никогда. С людьми нужно просто поговорить. Запомни правило: никогда не ходи к мелкому клерку. Все вопросы решай на самом высоком уровне. Искусство заключается в том, чтобы выйти на самого большого начальника». Она любила писать стихи. Газеты, которые согласны были ее печатать, заполоняла своими стихами. Живя с ней, я получил фантастические навыки спора, потому что с мамой мы очень много спорили. Но она была слишком властной и признавала лишь полное подчинение. Характер нашел на характер. Она властная – я неуступчивый.

 

Мама никогда не считала меня успешным, даже когда я стал профессором. Все мои научные степени казались ей блажью и ерундой – делать нечего, вот ходит и защищается. Меня это не задевало, я понимал, что у нас разные представления об успехе. Она мечтала, чтобы после восьмого класса я пошел в техникум, затем в армию, откуда бы вернулся на завод. Она не понимала, зачем идти в институт. Мама считала, что все деньги из банка я должен раздать бедным. Я спрашивал, как же так деньги одного человека вдруг отдать другому. Нет, все равно, по ее мнению, нужно было раздать. Всю жизнь она оставалась беспартийной и неверующей, а после капиталистической революции стала партийной и верующей одновременно. Я высылал ей деньги, и она половину отдавала церкви, а половину – КПРФ. Сама жила ужасно – питалась стаканом молока и куском хлеба. Поэтому я перестал присылать деньги и регулярно в Нижнюю Салду привозил ей еду. Она умерла десять лет назад от пониженного давления – из-за этого никто уже не умирает, но она отказалась ехать в Екатеринбург на обследование, хотя я предлагал ей. Это тоже не было гордыней с ее стороны – она просто не умела принимать помощь. Я совершенно иначе строю отношения со своими детьми. Например, моя дочь – врач, и я делаю все, что она мне посоветует.

 

Неправда, что человек формируется до трех лет. Человек формируется до гробовой доски. Я уверен, что успешными или неуспешными, счастливыми или несчастными люди становятся вовсе не благодаря семье. Из деревенского мальчика за несколько лет я превратился в научного сотрудника и в советское время два-три раза в год ездил на конгрессы за пределами СССР. Академия наук стала фантастический школой, которая помогла мне перепрыгнуть из одного социального строя в другой.