«100 встреч, 15 литров водки, три рыбалки за рабочую неделю — это называлось «Road show»

Андрей Андреевич Мовчан — российский экономист, финансист, директор программы «Экономическая политика» Московского Центра Карнеги опубликовал пост, в котором поясняет, почему в России стоит учредить День Банкира, не менее яркий праздник, чем день ВДВ.

— Я хочу попросить президента Путина учредить День Банкира. Я бы предложил ему на выбор две даты: 15 сентября, день, когда мы победили американцев, и Lehman Brothers подал на Chapter 11; или 17 августа, день, когда мы еще раньше победили американцев, и вместо платежей по ГКО показали им шиш.

Мы заслужили праздник. По крайней мере — не меньше, чем десантники. Нас тоже слишком много, мы тоже никому не нужны и мы тоже в основном — ветераны (сегодняшних сотрудников Сбербанка или Газпрома считать инвестбанкирами не поднимается рука — это как назвать мародеров благородным словом «пираты»). Мы тоже пришли в 90е под девизом «никто кроме нас» (ну и что, что мы понимали его как «никому, кроме нас»); мы выходили из бизнес-классов международных рейсов в тогда еще похожее на большой деревенский клуб Шереметьево-2, чтобы подняться на покореженные, облупленные борта АНов и Тушек, и десантироваться в горячих экономических точках — туда, где шла ожесточенная битва за заводы, месторождения, транспортные узлы, системы связи, банки и даже магазины.

Мы освобождали и захватывали, мы вели оборонительные бои, шли в наступление и проводили разведку — чаще с применением документов, но бывало — и пистолетов. 

Для мирных инвесторов мы были спасителями капиталов (я поставил бы памятник инвестиционному банкиру — защитнику от дефолта, в память о том, как мы вывели миллиарды с замороженных S-счетов); для чиновников, олигархов, зарубежных спекулянтов мы были боевой элитой и одновременно пушечным мясом — нас бросали туда, где битва жарче всего, и мы сражались за чужую добычу, получая в итоге скромную комиссию и право снова броситься в бой. Выжившим (и не севшим) хватало на Порше и дом во Франции.

Мы даже лучше десантников — в результате наших операций объекты реже уничтожались (хотя и такое бывало, например, если был заказ — «обанкротить»), чаще — предприятия, после захвата или успешной защиты, становились только больше и прибыльнее.

Да, мы были героями. Мы ломали самые твердые стены закона двумя пальцами (если под ними были клавиши лаптопа) и ладонью (на которой лежала пачка долларов); об наши головы разбивались бутылки самого дорогого виски в самых дорогих кабаках; нам покорялись самые стройные девы — а мы покорялись им, отдавая свои карты American Express в безраздельное пользование; наши полосы препятствий простирались на тысячи километров и включали в себя дюжину аэропортов, сто встреч, пятнадцать литров водки, семь посещений бани, три рыбалки, две охоты, драку в ресторане, визит в бордель и встречу с губернатором (последние две часто совпадали) в течение одной рабочей недели; это называлось «Road show». Для 13-го подвига Геракла нам достаточно было зайти в «Night Flight»; мы легко бежали от Цирцей, (что с Тверской, что с Баррикадной), в момент когда наши спутники превращались в свиней (а некоторые были ими заранее и вообще всегда); мы, и только мы, могли пустить платеж через двенадцать колец комплаенс, так чтобы он дошел куда надо вовремя, и 30% осталось нам, а клиент — не заметил; мы могли, как Одиссей, превратить собрание акционеров в избиение женихов; могли, как Тесей, спуститься в лабиринт российского права и расправиться с государственным минотавром, типа РАО ЕС, расчленив его на сотню кусков.

Когда закончился золотой век российского бизнеса, мы, умеющие только инвестировать, подались кто-куда, как десантники в запасе:

кто-то — в бандиты (в рейдеры, в отмыватели, в силовики), кто-то — в чиновники, кто-то остепенился, завел свой фонд и тихо охраняет капиталы — свои и клиентов, больше говоря и думая о рисках, чем о прибылях, но все еще не вычищая старые схемы сделок из дальних ящиков стола и дальних папок компьютера.

У нас, вышедших в запас (и в тираж), лишившихся своих иллюзий относительно великого будущего российского рынка, обрюзгших и сменивших ночные клубы на частные клиники, слишком мало поводов для веселья. Мы вполне могли бы раз в год доставать из дальних углов наших гардеробных мятые синие костюмы в тонкую белую полоску (не правда ли, есть что-то сакральное в их схожести с тельняшками), рубашки Scarlucci под золотые запонки с тремя пуговицами на воротнике, часы Longines (обязательно прямоугольные), обшарпанные в рудниках Норильска, цехах Тагила и на стройках Владивостока остроносые полуботинки и старые широкие банкирские ремни из кожи павиана с массивной пряжкой. Мы могли бы вынимать из сараев на даче прожженные сигарами Cohiba флаги Тройки Диалог, Ренессанса или UCB; наклеивать на машины стикеры «Доверие, Достоинство, Доход», «Выше Мечты» или «Excellence, Entrepreneurship, One firm». Списываться через Блумберг и ехать, размахивая флагами из окон своих ауди а8 лонг или БМВ Х6, к центру города, с бутылками Lagavulin 25 в руках, робустами в зубах, спьяну роняя старые Верту на мостовые. Мы могли бы собираться в парках и у фонтанов — по трое и большими компаниями. Задирать прохожих, требуя инвестиций и спрашивая: «В каком банке работал?»; разбрасывать повсюду визитки, замусоленные квартальные отчеты и порванные презентации — пичи, на которых до этого мы ели бы устриц, привезенных кем-то из Ле Маре; бутылки из-под вдовы Клико мы бросали бы там же.

От сочетания single malt и шампанского нам хотелось бы Средиземного моря, и мы лезли бы в фонтаны, срывая пиджаки и скидывая полуботинки (или даже не делая этого); играли бы в фонтанах «в яхту», кидая в фонтаны скамейки, залезали на них и качались в такт, а прохожих заставляли бы махать «с берега». Если бы нам делали замечания, мы били бы, не задумываясь, в морду, с криком «I'll f*cking make you bancrupt, you bastard!». Мы пели бы задушевные песни, от «Владимирского централа» до «Ты украдешь, а я сяду» (признанного банкирского гимна начала 2000х). В этот день нас не забирала бы полиция — полицейские мягко останавливали бы самых пьяных и агрессивных, вырывали из их лап испуганных девушек, пока их насильно не назначили PR менеджерами или начальниками бэк-офиса, снисходительно похлопывали по плечу и уводили «передохнуть» подальше от толпы. Мы обнимали бы полицейских, плакали у них на плече, выкрикивая «Да я … ефремовский цементный приватизировал в одиночку! И что? И кто я теперь?» и дарили бы им билеты МММ и просроченные платиновые бонусные карты «British Airways».

Мы собирались бы на праздник со всех концов Земли — те, кто еще в Москве, встречали бы старых друзей из Лондона, с Кипра, из Дубаи, Франкфурта, Нью-Йорка и Сан-Франциско, с пляжей Таиланда и Индии, из Йоханнесбурга, Тель-Авива и даже из Киева.

Мы гудели бы весь день и всю ночь, вспоминая сделки, кризисы, своих коллег — ушедших навсегда и севших на время, старые времена, когда не только было можно, но и хотелось.

Мы добирались бы домой под утро, в мокрых разорванных костюмах, в рубашках без ворота, с синяками, пьяные и счастливые, засыпающие на задних сиденьях своих машин, в которых нас развозили бы наши постаревшие персональные водители, которые были с нами 25 лет назад, да так и остались. Нас встречали бы неспящие жены — те самые девы, родившие нам сыновей, построившие нам дома и посадившие сады, те, которым мы мало что смогли дать, кроме денег, но все равно любящие нас так, как мы никогда не умели. Они доводили бы нас до постели, а после говорили бы подруге: «Ему вообще то совсем нельзя — сердце, печень, но хоть раз в год — это же его праздник».

На следующий день мы просыпались бы в обед, кто в своей спальне на Рублевке, кто — в люксе в «Национале». Газеты размещали бы фото под заголовком «Город пострадал от банкиров» (и мы были бы привычно виноваты во всем), Фейсбук негодовал бы, НТВ показало бы, как дородный мужчина в остатках костюма Brioni бьет волосатой рукой с золотым Ролексом корреспондента по голове и выкрикивает «Мы, ****, твой Газпром по частям продадим…» (в репортаже конечно скажут, что он кричал «Ваша Россия пи-пи-пи», а сам был с Украины). Мы бы плохо соображали, глаза слезились, руки дрожали, а сердце стучало бы в горле в два раза быстрее, чем надо. Но мы точно знали бы, что счастье есть, жизнь прожита не зря, и этого знания хватало бы нам ровно на 364 дня (или 365, если год – високосный).