Не надо делать из благотворительности нравственную ГАИ

Тимур Горяев председатель совета директоров концерна «Калина»
До кризиса многие люди сорили деньгами с хорошими намерениями. Тратить не только на себя разумно. Заниматься благотворительностью почетно. Сейчас многое перевернулось, и эта тема начала исчезать из лексикона. Нет, я не хочу призвать людей совершать какие-то непрагматичные поступки. Просто появилась пауза, когда благотворительность можно переосознать. Сам я пришел к неожиданным для себя выводам.
Благотворительность как явление бескорыстное, которое имеет духовные корни, у нас даже и в лучшие годы была большой редкостью. Вместо этого шоу-ап, демонстрация, что у тебя, как и у других, много денег. Обязательный такой русский шик, одна из гламурных заморочек — как дамочки йоркширов заводили, так и многие мои знакомые кому-то благотворительствовали.
По идее истоки жертвования лежат в религиозных учениях, но тут какая фишка: во всех догматах есть одно требование, о котором никто не любит вспоминать, — обязательная анонимность.
Жертвуешь, помогаешь, но инкогнито, не стремясь получить социальные и политические дивиденды. Не перед выборами ездишь в детский дом и перед камерами раздаешь носочки, которые на фабрике забраковали. И не пиаришь корпоративную помощь больным и увечным. Меня эта мода всегда умиляла.
Допустим, люди всерьез хотят делиться — ну есть у них такой червячок. Предприятие затевает благотворительные проекты и решением генерального директора перечисляет этакую сумму денег в фонд или детский дом. Интересно, а он это бодрое решение согласовал с акционерами? Нет. Просто распорядился деньгами чужих людей.
Во времена оперативного управления «Калиной» у меня был конфликт с акционерами из-за того, что я использовал деньги концерна в непроизводственных целях. От них зависела жизнь человека, и я не готов был испытать стресс, отказав матери умирающего ребенка, сказать: мол, я бы рад, да у меня акционеры, я не могу просто «сработать кассиром». И я скомпромиссничал, выбрал душевный комфорт. Предложил: давайте, господа акционеры, определим сумму, которую не жалко, и вы будете знать, что наша компания будет спасать детей. Получилось, что они часть своей прибыли отдали менеджерам. Те определили критерии, кому помогать, а кому нет. А все остальное делегировали главврачам детских больниц: те в первую среду месяца кладут на стол списки детей, которых можно спасти. Иными словами, за несколько сот тысяч рублей в месяц акционеры купили компании социальные костыли.
Сегодня спрашиваю себя, где тут благотворительность? Нет у меня ответа, потому что вижу лишь бюрократизированную систему. Сейчас мы стараемся перейти от схемы «распределения чужих денег» к коллективной благотворительности. Дать возможность сотрудникам поучаствовать своими деньгами и делами. Люди сами готовы помогать детям. Делами, деньгами Нужен лишь прозрачный понятный алгоритм. Пока, правда, не придумал — какой. Но только не фонд, не организация «имени чего-то великого». Ненавижу бюрократию. Мне не нравится, когда люди ленятся вникать и поручают свою помощь непонятно кому.
Нельзя заменить поступок абонплатой за моральное спокойствие. Это профанация идеи. Как живешь, например, в «Шаратоне», а в счет автоматом плюсуют доллар, который уходит то ли детям Африки, то ли во Всемирный фонд дикой природы, то ли еще куда. И вроде бы не жалко доллара на добрые дела Но, по сути, тебе повысили цену за услугу и на твои бабки содержат какую-то международную бюрократию.
Другой пример — благотворительные продукты. Покупаешь крем, а на нем написано: 10% цены мы отправим на помощь Ире, Маше или Пете. И вроде бы молодцы, но дальше-то что? Больные дети становятся инструментом повышения продаж, а потом бренды начинают конкурировать на этом поле. У кого на упаковке ребенок выглядит более немощным? У кого раны самые кошмарные? Кого так жалко, что невозможно не заплатить? Любые деньги.
Может, они кому-то и помогают, но лучше лично раз в жизни дать этому ребенку сто баксов, чем сто раз по доллару какому-то фонду или корпорации. При этом не полениться — самому этого ребенка выбрать и понять, как эти деньги изменят его жизнь.
Большинство же людей избегают личного контакта, потому что это тяжело нравственно и психологически непросто. Все хотят убежать в анонимный фонд и стать там хорошим гражданином. Чем не продажа индульгенций?! В чистом виде нравственная ГАИ: нарушил, остановили, отслюнил бумажку и поехал с той же скоростью.
Есть, на мой взгляд, еще один опасный в своей простоте вариант. Люди пытаются своими деньгами компенсировать несовершенство государственной системы. Очень многие отдают одежду, технику, деньги в детские дома. И я давал. Нормально, когда человек видит, что там бардак, дети плохо одеты, им голодно и холодно, нет игрушек, и ему хочется помочь.
Нет чтобы выразить свое отношение к такому бардаку во время выборов или в прессе пообсуждать проблему. Как расходуются наши налоги? Почему в стране, которая тратит миллиарды на проведение саммитов, запуск ракет или ремонт крейсеров для борьбы с какими-то пиратами, в это самое время дети голодают? Нет, мы пытаемся своим индивидуальным порывом что-то исправить. Так проблема только камуфлируется и будто бы смягчается сама собой. Неправильно, когда на твои налоги кто-то строит великую Россию и творит якобы масштабные дела. И никому не интересен человечек, который платит за социальный сервис. Странно, что человечек сам пытается оправдать государство, замещая его прямые функции.
При этом чиновники еще выступают такими регулировщиками и кураторами твоей благотворительности. И ладно бы только чиновники... К примеру, на днях я получил письмо, оно меня очень расстроило. Очень уважаемый мной религиозный деятель просит оказать благотворительную помощь епархии — ну, видимо, что-то построить надо, какие-то храмы украсить к приезду святейшего патриарха. Я бы понял, если бы просто попросили украсить каким-то специальным золотом еще одну крышу, а взамен меня в какой-то грамотке прописали или молебен за наш концерн организовали. Но это не благотворительность, а спонсорский пакет: я — бабки, вы — молебен.
Организации, которые должны заниматься социальным служением обществу, отстранились от презумпции благотворительности. Как часто вы видите монахов и монашек в детских домах, у постели больных? Это же такой избитый киношный штамп: госпиталь, лежат страждущие, и около них сидят монахи, сестры милосердия. Или кто-то приносит найденыша, подкидыша к воротам храма, оттуда выходят суровые люди, принимают его и воспитывают. Много вы видели служителей культа в онкологических центрах, госпиталях и детских домах? Я знаю, что религиозные организации по всему миру при себе держат дома престарелых, приюты, сиротские школы и т. д. Мне интересно: у нас это есть? Или, может, я просто отстал и из контекста выпал?
Зато есть крытые сусальным золотом крыши, а под ними батюшки с крестом на пузе граммов на 150. Сегодня и Русская православная церковь, и остальные популярные в России конфессии только расширяют целевую аудиторию, читай — углубляют денежный поток. У них два информационных посыла: ходите в церковь, синагогу, мечеть — не важно! — ходите и поддержите наш храм, телеканал, газету финансово. Никакого социального служения! Никто не решает свою прямую задачу! Или, может, кто-то бросился раздавать бомжам теплую одежду и горячую еду в холода?! Вряд ли.
Я думаю, благотворительность, если по-серьезному, и для богатых, и для бедных должна быть в социальном служении. Это вопрос погружения, вовлеченности и затрат личного времени. И это самое трудное, самое, может быть, неприятное. Найти сироту, переодеть, сказку рассказать, в кино сводить. И не надо никаких больших планов и благотворительных программ — это попроще вещи. Пришел в дом престарелых, сыграл со стариками в карты, в домино, послушал их — в жизни поучаствовал. Силы для поступка человек черпает в своей совестливости, порядочности. Это не обязательства перед кем-то или чем-то свыше. Потому что обязательства обычно ограничивают или принуждают. Кому приятно какого-то больного подтирать и подмывать?! Никому, кто себя заставляет.
Совершенно справедливый вопрос: готов ли я сам демонстрировать милосердие и социальное служение? В перспективе, наверное, да. Прямо сейчас — не знаю. Одному тяжело, первому тяжело, тяжело вылезать из социальной скорлупы и выглядеть для всех клоуном. Я чувствую, что для меня в этом мало естественного, как, например, должно быть для социального работника или служителя культа. Проще, наверное, было бы идти с кем-то рука об руку, действовать с людьми, которые хотят делать то же самое. Пока я инвестирую свое личное время: вникаю, разбираюсь, в глаза человеку смотрю. Постоянно попадаются люди с проблемами. Одним нужно просто дать возможность выкарабкаться самостоятельно, чтобы побороть иждивенческие наклонности, которые весьма сильны в нашем обществе. Другим нужно срочно помогать, потому что ситуация такая и дальше будет поздно.