«Власть боится молодых, думает, они камня на камне от страны не оставят. Это неправда!»

В мае 2021 г. новым руководителем Федерального агентства по делам молодежи стала 30-летняя Ксения Разуваева. Эксперты расценили это как начало серьезной работы Кремля над молодежной политикой. Руководитель Центра молодежных исследований ВШЭ в Санкт-Петербурге Елена Омельченко рассказала DK.RU, почему настоящая и эффективная молодежная политика должна рождаться не в высоких кабинетах.

«Молодежь всегда живет в другой ситуации, а не в идеологии»

Главная проблема молодежной политики в России в том, что она устарела. И мысли некоторых чиновников о том, что для воспитания молодежи нужна государственная идеология, давно не выглядят современно.

Елена, должна ли в современных государствах быть молодежная политика и в чем она должна заключаться?

— Недавно мы провели одно исследование, в котором сравнивали молодежную политику России с европейскими странами. Политика в отношении молодежи везде разная: где-то жесткий контроль, где-то мягкий — то есть открыто пространство для развития самостоятельной и низовой молодежной инициативы, а где-то — как в России: в основном идеологизированный контроль над периодом взросления.

Но интерес государства к молодежи поддерживается везде, и это очень важно, потому что время взросления — период в наше время достаточно сложный, в России особенно — мы живем в противоречивом информационном пространстве, где сталкивается много разных идеологий, где политика в отношении молодежи за последние 25 лет постоянно менялась. А сейчас она, по сути, вообще милитаризуется.

Если все же говорить конкретно о молодежной политике в России, то наше исследование показало, что, как и во всех областях российской жизни, центр очевидно оторвался от периферии.

А именно — на местах власти могут позволять молодежи определенную активность, и потому в регионах у нее возможностей больше — она может заниматься городским благоустройством, досугом и так далее. А вот политика центра бюрократизирована и ориентирована в основном на молодежную элиту, остальные же не имеют доступа к разного рода форумам, встречам и фестивалям, оставаясь за пределами внимания властей.

За последние годы среди молодежи усилились оппозиционные настроения, можно услышать мнения, что тут и до радикальности недалеко. А тут еще и трагические события в Казани случились, и главу Росмолодежи заменили. Можно ли сказать, что молодежная политика к 2021 г. в России провалилась, и если так, то в силу чего?

— Молодежная политика не столько провалилась, сколько оказалась зависимой от административного ресурса, ориентированной на какие-то советские практики воспитания — причем не в лучшем варианте. Возьмем нынешнее излишнее внимание к патриотическому воспитанию — государство поддерживало (в том числе и финансово) в первую очередь патриотические организации, а проекты городской жизни, культурные и досуговые практики молодежи, включая малый молодежный бизнес, оказывались неинтересными. Получилось, что российская молодежь в целом осталась за рамками внимания, интереса и помощи государства.

Кроме того, важно помнить — если мы хотим воспитать сознательных, достойных граждан России, людей, которые любят Родину по-настоящему — без всяких публичных манифестаций, а через заботу о нуждающихся людях — лучше не мешать каким-то низовым, самостоятельным инициативам, где молодежь проявляет свою индивидуальность. Их нужно слышать, разговаривать с ними, а не строить и контролировать их активность, как это часто происходит. Ведь один из важных принципов молодежной политики — не мешать молодежи.

Может, казанская история со стрельбой в школе — это тоже прокол молодежной политики?

 — Не думаю. Этот трагический инцидент скорее требует публичного рассмотрения с привлечением психологов, философов, социологов, и, конечно же, педагогов. А молодежная политика не должна держать в поле зрения всех молодых людей и ставить цель решить их проблемы. То, что случилось в Казани, — это все же отдельный феномен, отчасти связанный с какими-то болезненными проявлениями, отчасти с буллингом и его последствиями, и вот эти явления нужно изучать.

Я всегда после таких историй говорю и педагогам, и специалистам в сфере молодежной политики: «Пустите социологов в школу!» — ведь, по сути, российская школа остается очень закрытым институтом, работающим по принципу «не выносить сор из избы», и социологов туда пускают только по очень большому блату, по договоренности.

Получается, что ценностный мир молодых, мир дружбы и любви, мир новых интересов остаются для исследований закрытыми, и, таким образом, мы о молодых знаем очень мало.

Да, конечно, какие-то исследования есть — мои коллеги из ВШЭ занимаются немного вопросами буллинга, но это тема очень сложная. А сейчас, после пандемии, мы замечаем, что изоляция вообще породила у молодых людей новые формы кризиса, депрессивных состояний, и резко возросла потребность в профессиональных психологах не только в школах, но и у студентов.

Изоляция для молодежи — это очень рисковая ситуация: сама молодость предполагает развитие, движение, общение, физическую активность, а изоляция этого не давала, и тут многое предстоит изучить. И если мы, социологи, не получим возможность изучать молодежь и получать о ее жизни реальные данные, мы можем и дальше сталкиваться с историями, подобными казанской. Ведь у этого казанского молодого человека все эти мысли как-то зрели, копились, готовились, и с этим нужно работать. Но это не вопрос молодежной политики.

Уполномоченный по правам ребенка в Татарстане Ирина Волынец заявила, что предотвращать подобные замыслы у молодых могла бы государственная идеология, а ее у нас нет. Честно говоря, заявление удивительное. Это эмоции или в этих словах есть какое-то рациональное зерно?

— Я прекрасно понимаю, какие эмоции в этой ситуации переживали люди, занимающие ответственные государственные посты, — наверное, всем им так или иначе были предъявлены претензии, и слова Волынец об идеологии — это скорее сиюминутная реакция.

Что такое идеология? Это, как говорили классики, определенная система ценностей, данная верхушкой в интересах поддержания господства того или иного класса, той или иной власти, то есть это идеологическая надстройка для поддержания статус-кво. Но молодежь всегда живет в другой ситуации, а не в идеологии! Мы можем говорить о жизненных стратегиях молодежи, карьерных планах, проблемах, и они всегда будут параллельны разрабатываемым идеологическим посылам.

«Молодым важно знать — слышат ли их»

Елена Омельченко уверена, что в России настало время большой коммуникации молодого и старшего поколений, а также время поддержки многих идей нынешних молодых россиян.

Часто мы слышим, что нужна все же не идеология, а диалог власти с молодежью, чтобы наверху понимали ее проблемы, обращали внимание на инициативы и стремления, полезные и обществу, и экономике, и культуре. Каким вам видится такой диалог?

— Это не может быть какой-то один диалог, это всегда комплексная работа. Например, администрациям нужно плотнее работать с учителями. Нужна определенная система переподготовки или переориентации людей, работающих с молодежью: активное коммуницирование с 10-, 12-, 15, и 16-летними должно быть частью их профессиональной компетенции.

Важно не вставать в позу диктата, а выслушивать подростков, уважать их человеческое достоинство. Нынешние ребята очень восприимчивы к экологическим проблемам, в большей степени заботятся о природе, здоровье близких и своем здоровье. В силу такой чувствительности то, о чем с ними говорят, важно, но важнее знать — а слышат ли их? Диалог — важный показатель того, что дети имеют голос. Это не решается через нынешний «загон» молодых в массовые организации.

То есть, как понимаю, разные «Наши» и прочие централизованные молодежные организации — это уже прошлое для России?

— Да, прошлое, потому что молодежь изменилась. Взрослые часто сетуют, что молодежь стала более атомизированной, но почему? Да потому что на них ложится больше ответственности — жизнь этого требует, рынок требует, конкуренция! Молодые ощущают возросшие требования со стороны социума и понимают, что нужно формировать в себе собственную личность, нужно выделяться.

Уже в детском саду начинаются бесконечные соревнования, конкуренция за отметки, медальки, кубки. Родители много инвестируют в детей — в кружки, секции, зачастую растят «олимпийских чемпионов». Все это, естественно, усиливает индивидуалистические тенденции, ребенок рано начинает воспринимать себя как человека, имеющего голос.

И вдруг этот человек сталкивается с запретами — на высказывания, на участие в протестах или инициативах, не связанных с формальными организациями. К сожалению, я вижу, что и в просветительских, и в образовательных практиках власть больше ориентируется на советский опыт мобилизации, то есть массовое участие молодежи в той или иной деятельности, нежели на личность.

А какова правильная модель в рамках диалога активной молодежи и взрослых поколений?

— Школы и вузы обязательно должны вести внеучебную деятельность — будь то спортивные, театральные, волонтерские или активистские вещи. После вуза, конечно, это делать труднее, и это проблема.

Почему возникла такая проблема? Вот, допустим, какие-то ребята преуспели в социальных проектах и хотят развиваться дальше, а им говорят — нет, к более серьезным делам, тому же депутатству, вы вас не допустим.

— Потому что, к сожалению, такая молодежь сейчас нужна только как электоральная сила, а все остальное, считается, можно решать без нее.

Но все-таки некоторые изменения происходят — от идеи центровой, общероссийской мобилизации молодежи власти все же отказались, потому что это неактуально и немодно — молодежь вполне умеет самоорганизовываться. Мы, к примеру, изучали жизнь молодежи внутри волонтерского движения и увидели две параллельных стороны — волонтерство «сверху» и волонтерство снизу. Да, низовое волонтерство не всегда поддерживается финансовыми ресурсами, зато оно доставляет удовольствие юношам и девушкам. Практики заботы о стариках, бездомных животных, о парках, скверах и дворах сейчас очень актуальны.

Но власть такую активность не особо приветствует.

— Потому что она не связана с формальными организациями. Беда в том, что низовые инициативы у нас часто подозревают в политической подоплеке и начинают их душить, а это очень плохо.

Наверху важно понимать, что современные молодые люди хотят быть не только политически активными, но и ощущать свою гражданскую принадлежность, ответственность за место, где они живут, и без всякой идеологии участвовать в улучшении этого места. Государству, наоборот, нужно поддерживать это стремление, и если от молодых, скажем, поступает заявка на проведение концерта какой-то местной рок-группы, наверное, ее стоит поддержать, а не закрывать улицу, где идет концерт, от горожан.

Какие решения были бы правильными в качестве первых шагов нового руководства Росмолодежи?

— Прежде всего нужно увеличить число молодежных центров, где будут развиваться современные форматы активности: встречи по интересам, лектории, обсуждение книг, просмотры фильмов, записи музыкальных треков, причем это должно быть бесплатно. Если такие пространства начнут появляться, уверяю вас — молодые найдут, чем там заняться.

Недавно с коллегами были в Хельсинки и видели, что такие центры есть даже в самых неблагополучных районах — где много мигрантов, детей из семей, скажем, несреднего класса. Молодежь туда приходит, чтобы тусоваться, заниматься чем-то полезным, общаться с психологами, изучать языки. У нас, к сожалению, подобные вещи свернулись после распада СССР, а многое стало платным и недоступным. Кроме того, многие дворы стали закрытыми, соответственно, ушли в прошлое дворовые площадки, где создавались дружеские компании.

Зато расширяется пространство для «Юнармии», многие, наверное, видели, как они маршировали на параде. Я не понимаю, зачем нужна милитаризация молодежи, зачем уже с детского сада детей наряжают в военную форму?

«Нужна гуманизация повестки»

Елена Омельченко приходит к выводу, что если в России считают молодежь будущим страны, то молодежная политика должна вестись без кабинетных указаний.

Кроме создания центров, что еще необходимо, чтобы люди, принимающие решения, избавились от тревог и сомнений в отношении современной молодежи?

— Прежде всего должна появиться сменяемость — необязательно власти, а каких-то властных повесток, то есть возникать принципиально новые идеи для развития страны — в том числе молодежи. Иначе в стране возникает ощущение стагнации, застывшей реальности, а это вынуждает молодых уезжать. Понимаете, молодость — это движение, перемены, ожидание перспективы, не похожей на сегодня. Старые, советские методы для работы с молодежью не годятся — они не про будущее и не про настоящее.

Молодежная политика не должна формироваться в кабинетах тех, кому за 50 и за 60, ее должна создавать сама молодежь: через творчество, инновации, технологии. Но пока молодежи определили какую-то черту, за которой столкновение с властью становится опасным. Чтобы опасность ушла, нужна гуманизация политической повестки, а не репрессии.

Конечно, власть хочет сохранить статус-кво, она тревожится за свое настоящее и будущее, отсюда формируются все эти паники вокруг молодежи, которая якобы все сметет и не оставит в стране камня на камне. Но это же неправда.

Вспомним — в раннюю советскую эпоху государство позиционировало молодых как будущее страны, верило, что молодые сделают мир лучше и гуманнее. Это был эмоционально нагруженный и передающийся нерв — молодежь чувствовала, что ей принадлежит будущее. А сейчас практики внедряются, а сигнала, что молодежь — это будущее — нет. Но как же так, если молодежь — это все же будущее страны, то почему ей постоянно бьют по рукам?

Конечно, ничего нельзя гарантировать в случае гуманизации повестки — какие-то катаклизмы и трагические вещи, подобные казанской, могут еще случаться. Но если мы еще и закрываемся для молодежи, многое ей запрещаем, это ударит по всем нам.

Беседовал Сергей Кочнев / специально для DK.RU

>>> Читайте также на DK.RU: «Все общество движется в сторону зеленой энергетики, а мы идем куда-то не туда»